Я, Голубев Николай Иванович, родился 18 декабря 1928 года, в селе Батурино Шадринского района Курганской области, под знаком Стрельца, в год Дракона, жизненный индекс 5.
Отец — Голубев Иван Андреевич, 1907 г.р. уроженец с. Батурино, служащий (бухгалтер), умер в 1953 году.
Мать — Глубева Зинаида Александровна, 1909 г.р. родилась также в с. Батурино, работала продавцом в совхозе, кассиром, кладовщиком и т.п. Была грамотной, но основной профессии не имела. Умерла 12 марта 1992 г.
В семье, кроме меня было ещё трое детей: брат Вениамин — умер маленьким 1-1,5 года от укуса бешеной собаки, сестра Августа 1931 г.р. — умерла 9 марта 1994 года, сестра Нина 1934 г.р. Обе сестры — учителя. Августа — преподаватель русского языка, Нина — математики.
Первые три года жизни прошли в с. Батурино. Жили с дедом в его доме. Дед был деревенским пастухом почти всю свою жизнь. Советская власть наделила семью землёй, и дед, Андрей Ефимович, вместе с сыновьями (Степаном, Григорием, Дмитрием, Иваном) занялись крестьянским трудом. К началу коллективизации (1929 г.) крепко встали на ноги. Земля была выделена на мужиков (5 чел.). Парни выросли, силы для работы много. Все завели свои семьи. Степан и Григорий построили свои дома рядом с отцовским. На каждую семью была дойная корова, по две рабочих лошади. Держали молодняк коров и лошадей. Достаточно было свиней на мясо, овец для шерсти и мяса, гусей, кур. Семья жила, как единое целое, на окраине Батурино (называлась окраина Отшибихой). Завели на всех даже одну выездную лошадь. Прозвище деревенское (как и у всех жителей села) было дано в честь прадеда Голубевых, Ефима — Карпушата. А прадед прозвище получил за то, что запрудил маленькую речку у дома, появился небольшой пруд, в котором он решил развести карпов для «общей пользы». Мальков купил в Шадринске и запустил в пруд. Весной паводок размыл сделанную им (одним) плотинку, и вся затея с разведением рыбы кончилась крахом. В итоге смех на всё село, и прозвище на всё потомство.
Мать, Зинаида Александровна, осталась без отца в 1915 году. Отец её погиб на Германском фронте. Воспитывалась у тётки, которая жила в Батурино. Мать её, Парасковья, вышла второй раз замуж за Бокова Петра Марковича, вернувшегося с Германской (так называли в сёлах эту войну) инвалидом (потерял одну ногу). Жили они в с. Хмелевском Галкинского района, примерно в 25-30 км от Батурино.
В доме семья жила вместе до конца 1930 года. Коллективизация разрушила налаженную жизнь. Весь скот угнали на общественный двор в коммуну (вплоть до кур и гусей). Семью посчитали зажиточной и раскулачили. В зиму 1930 года семья осталась без продуктов. Все запасы были изъяты. Даже мука из ларя (ящика для муки) была выметена веником.
Семья распалась. Дед, Андрей Ефимович, переехал с бабушкой, Маремьяной Ивановной в г. Шадринск к своей сестре. Муж сестры работал путевым обходчиком на железнодорожной станции, и все жили за счёт его «заработка» 1,5 года, пока не умер дед Андрей. Бабушка переехала жить к дочери Лидии, которая устроилась в Шадринске на работу в больницу санитаркой.
Старший брат отца, Степан Андреевич, уехал жить в г. Тюмень. Там они вместе с женой, Татьяной Прокопьевной, жили до конца своих дней. Оба они имели высшее образование. Она работала врачом, он преподавал в институте. Своих детей у них не было. Взяли из детдома мальчика Колю. Он был убит за булку хлеба в г. Тюмени, когда возвращался с железнодорожного вокзала с хлебом, заработанным там Татьяной Прокопьевной. Произошло это в начале 30-х годов. Дядя после этого стал часто прикладываться к рюмке (тосковал по сыну), и уже до конца своих дней от рюмки не мог оторваться. Похоронены они на Текутьевском кладбище г. Тюмени. Татьяна Прокопьевна пережила дядю на 2-3 года.
Второй брат, Григорий Андреевич, был человеком образованным. Большую часть трудовой деятельности был (работал) главным бухгалтером конесовхоза им. Будённого Шадринского района в 45 км от города. Смолоду был парень хулиганистый. Любил подраться. Когда девушка, которую он любил, вышла замуж за другого, учинил с молодыми разборку. Дождался у церкви, где проходило венчание молодых, когда они выйдут и сядут в коляску. После чего вскочил тоже в коляску и, легонько покалывая ножом жениха, кучера и невесту, помчался по селу и даже, пока кони не занесли коляску в реку, где он и сошёл из экипажа. За это ему пришлось некоторое время провести в «холодной». Женился он на Анастасии. Построил дом в совхозе, где и жил до начала войны 1941 года. Был мобилизован в первые дни войны и вскоре погиб на фронте в том же 1941 году.
Его дети: сын Лазарь, был участником войны. Демобилизовался в 1945 году. После армии заехал сразу к нам в гости на Лосинку, а затем уехал в г. Шадринск, где устроился работать прорабом в СМУ, женился, но неудачно. Детей не оставил.
Вторая была дочь Маргарита, 1928 года рождения. Училась, а затем работала в г. Шадринске, место работы — винокуренный завод, должность — технолог. Связь с ней была утрачена. Дальнейшую судьбу не знаю.
Следующим был Геннадий. Характер унаследовал отцовский. Знаю, что жил в Шадринске и погиб. Нашли убитого в канализационном колодце.
Дмитрий Андреевич, третий сын, после краха отцовского очага, вначале уехал жить в Сибирь, поближе к старшему брату. Но, не имея городской специальности, устроился работать в Вагайский мясомолочный совхоз. Это недалеко от Тюмени (село Акорзино, а может, посёлок? Точно не помню). Был женат, жену не помню. Его дочь, Тамара родилась в Сибири. В 1936 г. он вернулся на родину. Работал в каком-то селе близ Батурино председателем с/хоз. артели. В 1937 г зимой возвращался из Шадринска домой один на лошади, запряжённой в коляску. По дороге, укутавшись в тулуп, заснул. Лошадь сама пришла на конный двор и, разогретая, напилась холодной воды из колоды во дворе, где вечером были на водопое кони. Лошадь погибла. Дмитрия осудили на 10 лет (за вредительство). В 1941 г. По личной просьбе заключение ему заменили фронтом. Погиб на фронте в 1941 году.
Дочь Тамара работала управляющей отделением свиносовхоза им. Фрунзе. Недалеко от Хмелевого. Жила сносно. Связь со временем утратил.
Лидия Андреевна, сестра отца, всю жизнь жила оседло в г. Шадринске. Работала в больнице санитаркой (я так думаю). Помогла мне несколько раз. Пломбирование зуба, переезд из Шадринска на Лосинку, помогла мне в перевозке бабушки Маремьяны Ивановны из Шадринска на Лосинку. Затем связь прервалась.
Отец и мать, вместе с дедом и бабушкой, имея на руках меня и моего брата Веньку, до 1930 года упорно держались за разорённое гнездо. Летом 1930 г. умер, укушенный бешеной собакой, годовалый Венька. Поздней осенью 1930 г. дед, бабушка, отец и мать, конечно, и я, переехали жить в Шадринск к сестре деда. Жили в маленьком домишке недалеко от железнодорожного вокзала. Муж сестры деда, Елизаветы, Яков, уже сам старый, с палкой в руках, ходил на «службу» на железную дорогу, где работал в должности или путевого обходчика или стрелочника. Все жили зиму на его заработок. Кухню вела, в основном, сестра деда Елизавета. В 1932 году отец уехал искать работу в Тюмень, где с помощью Степана и Дмитрия устроился на работу в совхоз Вагайский счетоводом. Зимой этого года умер дед Андрей Ефимович. Я лежал с ним рядом, под тулупом на полу, ждали завтрак. Когда бабушка позвала на завтрак, деда уже в живых не было.
К весне 1933 года отец перевёз нас с матерью на новое место жительства в Сибирь. Это был Вагайский мясомолочный совхоз, Ново-заимского района Омской области, почти на границе с Тюменской областью.
Из жизни в Вагае запомнились озерки, которых было множество в окрестностях, речка, в которой мы, пацаны, купались. Очень запомнился ураган, который застал нас купающимися. Помню, как мы лежали на земле, цепляясь руками за траву, чтобы не унесло смерчем. Запомнилась железнодорожная станция, куда часто бегали, смотреть на поезда. Помню, как вели на станцию осужденных «врагов народа», приговорённых к расстрелу. Их в товарном вагоне отвезли от станции Вагай на 8-10 км и расстреляли. Среди осужденных были директор совхоза, главный зоотехник и главный бухгалтер. Мне запомнился директор, высокий, статный мужик. Был он черноволосый. Когда его вели в последний путь, это был седой, измождённый старик. Так изменился человек за неделю, пока творился суд. Причиной всему явилось то, что большая часть заготовленных летом кормов, сгорела. Видимо, их умышленно поджигали. Скот в зиму остался без кормов. Часть поголовья стали перегонять в глубинные районы Омской области. (Для обслуживания стада направлялись рабочие семьями). С группой рабочих поехали и мы — отец, мать, Августа и я. Везли нас на тракторе ЧТЗ (сталинец), к которому были прицеплены двое саней. На одних были вещи, горючее. На других санях была сделана из досок будка, в которой ехали мы. В будке была печка «буржуйка», так что ехали, не замерзая несколько суток без длительных остановок. Остановки были лишь для «большой нужды» по графику, «малую» нужду справляли без остановки трактора. Скорость была не более 5 км в час. Можно было сойти с саней, «сделать дела» и догнать уходящий поезд без труда. На всю жизнь запомнилось это путешествие по зимнему сибирскому лесу. Местом жительства стало село Тауш Галькинского района. В доме, где нас определили жить, народу было и своего много. Запомнились дед с большой белой бородой и его внуки, а, может, и правнуки, мои сверстники. С ними я играл в бабки и строил игрушки из спичечных коробков и катушек из-под ниток. Делали ещё самолёты из бумаги. Какая красота была весной в окрестностях села! Река Тауш, полноводная, в которой купались местные парни сразу после ледохода.
Празднование Пасхи! Праздновало всё село от мала до велика. Цветение черёмухи, в котором просто утопало село. Весёлая охота на водоплавающую птицу, о которой красочно рассказывали сыновья деда, у которого мы жили, и отец, который тоже уходил по утрам на утиную охоту. Один раз мне удалось упросить его взять меня с собой. Ходили куда-то недалеко от села. Помню небольшое озеро и массу уток на нём. Выстрел отца, убитые утки и восторг!
Пропустил один эпизод из нашей жизни в г. Шадринске.
К весне 1931 года отец, а затем и мать устроились работать на винокуренный завод. Помнится, что мать работала в бродильном цехе, отец — слесарем. Дали им недалеко от завода комнату для жилья, куда мы летом и перебрались. Из этого периода жизни запомнил, как шли конные обозы из окрестностей Шадринска на завод. Везли картофель, морковь, репу и другие продукты, из которых делали спирт. Помню, как мать меня укутывала зимой в большой, тёплый шарф, и я выходил на дорогу, идущую у нашего дома и просил у возчиков морковку. А ещё запомнилось, как я пытался отремонтировать щиток, где стояли предохранители. Подтащил стол, на него затащил стул, на него поставил второй. С этого сооружения добрался до пробок, получил удар электрическим током и грохнулся…
Хорошо, что весил мало и кроме ушибов ничего серьёзнее себе не повредил.
И снова о Тауше. Видел я там картину, которая до сих пор стоит перед глазами. На селе жил один мужик «ведун», так его звали сельчане (конечно за глаза). Он мог утихомирить любую дикую лошадь, снимал «порчу» с людей. Помню его спор с подвыпившими мужиками (дело было в Пасхальные дни), что он может голыми руками держать змей — гадюк. С острова на реке привезли в лодке отловленных гадюк, он их брал руками и опускал под рубаху, затянутую на животе поясом с кисточками. Помню его красную рубаху с расстёгнутым воротом, под которой ползают змеи. А он стоит сильный, чернобородый с гордо поднятой головой.
Видел, как вели «разборку» парни из Тауша с ребятами из Галькино. Для этого важного дела таушане большой группой шли в Галькино, конечно, в сопровождении нас, мелкоты, а встреча происходила на окраине села. Причина — женский пол.
Главным развлечением для нашего брата была игра в бабки и городки. Видел, как из лука местный кузнец сбил стрелой гуся из пролетающей над селом стаи.
А затем все вернулись в Вагай, а там в отделение совхоза Падунок Ново-заимского района примерно 5-6 км от районного центра. Отец работает бухгалтером, мать воспитывает нас. Особые хлопоты, наверное, были от меня. У меня появились закадычные друзья: Мишка Рукованов, Ванька и Колька Шашковы, Толька Болотаев. Этой дружной артелью было сделано немало «славных» дел. Набеги на частные и совхозные огороды. Кража с конного двора колоды (корыта), из которых кормят и поят лошадей, транспортировка в ночное глухое время её в озеро. Из неё получился отличный корабль, хотя и тихоходный, но очень устойчивый на воде. На этом корабле было очень удобно делать набеги на тепличный комбинат, т.к. со стороны озера нападения никто не ожидал, чем мы с успехом и пользовались.
Было один раз и такое, когда парни старше нас захватили корабль, при этом он затонул, а мы чуть все не утонули и, если бы не помощь наших врагов, напавших на нас, так оно и было бы. В итоге наши враги три дня, совершенно безвозмездно, только за наше молчание об инциденте, кормили нас до отвала огурцами, морковью, горохом и т.п., конечно же, заимствованных с чужих грядок.
Задушевным другом был Мишка Рукованов. С ним мы вдвоём делали набеги на склад, где хранились семена подсолнечника и конопли. Снаружи склада была лестница, по которой мы залезли на чердак, потолка в складе не было, были лишь подстропильные брусья, на которых крепилась крыша. От брусьев до вороха семян было метра 3, это нас, конечно, не остановило. Мы спрыгнули вниз. Вволю наелись семечек, набрали карманы, а вот выбраться обратно было очень трудно. Кричать нельзя. Брусья высоко. Нам пришлось изрядно попотеть, чтобы нагрести такую кучу семян, с которой можно было выбраться на брусья. В общем, нам это не понравилось, и более мы туда не ходили.
Были и другие маленькие приключения. Однажды Мишка упал с дерева, и я тащил его на себе несколько километров до родителей, которые занимались заготовкой сена.
Залезли летом в погреб, что был во дворе Мишкиного дома. Очень захотелось поесть сметаны. Глухая (точнее, туговатая на уши) бабка, увидев открытую крышку погреба, навела порядок. Крышку закрыла так, что изнутри её открыть было невозможно. Разумеется, мы затаились в это время, как мыши. Сметаны наелись, стали потихоньку замерзать. Подняли крик дуэтом, и на наше счастье, услышала крики соседка по дому и спасла нас от лютой смерти. Вечером, когда пришли родители с работы, получили мы с Мишкой то, что нам и полагалось.
Попались раз на изъятии огурцов у злой бабки Анпенихи. Я успел пролезть через дыру в тыне, а Мишка, не выбросив из-под рубашки огурцы, в дыре тына застрял. За что был нещадно порот крапивой злющей бабкой по оголённому месту. Пришлось ему потом садиться голым задом во влажный мох, в болоте, куда мы с ним укрылись, чтобы хоть немного умерить невыносимый жар. Правда, мы ей позже отомстили, испортив целую гряду огурцов. Подозрения на нас были, но доказательств не было.
В то же время купил мне отец, первый в моей жизни, музыкальный инструмент, балалайку. Играть научил старший из братьев Шашковых — Колька. У него была гармонь. Мы втроём, Колька, Ванька и я создали оркестр. Играли, пели частушки, песенки. Находились любители послушать нас и не только вроде нашего брата, но и взрослые.
Были и серьёзные дела.
Соорудили пистолет (поджиг). Зарядили его порохом (проблем с припасами не было, в каждой семье было ружьё, и всё к нему нужное), загнали в ствол шарик от подшипника (пулю). Выстрелить, конечно, хотелось каждому, потому по справедливости тянули жребий. Досталось стрелять Тольке Болотаеву. Выстрел был отменный. Сильный грохот. Потому как пороху не жалели. Потом вопль Толика. У него оторвало у левой руки большой палец, разорвавшимся пистолетом.
Родители пытались пристроить меня на лето в пионерский лагерь в 25 км от дома. Туда приезжал дядя Степан, чтобы повидаться со мной. Это было наша последняя встреча, вскоре его не стало. «Жёсткая» дисциплина лагеря меня никак не устраивала, и я сделал побег. Добрался до дому к своим задушевным друзьям. Родители вынуждены были смириться.
Среди лета, в самое жаркое время года, едва не сожгли посёлок. На окраине его было много больших коровников (помещений). Летом скот был на выпасах, и они пустовали. Это было постоянным местом наших игр. Вокруг дворов было много куч навоза, накопившихся за зиму. Летом они хорошо высохли. Мы решили их сжечь, чтобы меньше было работы взрослым. Подожгли одну кучу, от неё ещё несколько, а потом уже наше вмешательство более не понадобилось. Огонь охватил громадную территорию. Начали гореть коровники…
Несколько дней всё население боролось с огнём. Были прекращены все другие работы. Мы с друзьями получили заслуженное вознаграждение, конечно, натурой…
Особо хочется отметить братьев Бородиных: Ивана — охотника-профессионала и Николая — конюха (моего хорошего друга). Я очень любил лошадей и потому часто «помогал» дяде Коле по уходу за лошадьми. Ездил с ним за сеном на ближние покосы. В одну из таких поездок, впервые в своей жизни увидел выводок сибирских гривастых волков. Они вышли на опушку леса к поляне, на которой стоял стог сена. Я был на стогу, а Николай с лошадьми у стога, который заслонил зверей. На мои крики дядя Коля вышел из-за стога, так же, как и я стал кричать, свистеть, звенеть вилами, ударяя их друг о друга. Но звери сидели невозмутимо. Потом им, видимо, наш концерт надоел, они, не торопясь, ушли в лес.
Однажды мне доверил дядя Коля отвести на конный двор молодую кобылицу, запряжённую в телегу. Уже был маленький жеребёнок, которого на работу с собой не взяли, чтобы не мешался под ногами. По дороге я, держа вожжи в руках, встал не телеге на ноги и начал понукать лошадь. Она понеслась вскачь. Сдержать её у меня силёнок не хватило, и мы к конному двору понеслись, как вихрь. Она спешила, естественно, к своему потомку. У двора она резко остановилась, задев оглоблей за угол стены, я полетел дальше…
Иван Бородин имел для охоты свою лошадь. Дичи в лесах было много. Лоси, волки, косули, лисы, не говоря о разной мелкоте: зайцы, птицы.
Однажды поздней осенью он верхом на коне возвращался домой от лесника, который жил километрах в 15 от Падунка. На полпути его окружила стая волков и погналась за ним. Ружья с собой у него не было. Была только плеть, которой он неоднократно сбивал с хвоста коня вожака стаи. Преследовали они его до края посёлка. Там находился молокоприёмный пункт, куда он и спрятался. Конь от такой гонки сдох. Запалили. По первому снегу Иван стал выслеживать эту стаю. После нескольких дней преследования, разбрасывания отравленных приманок и ружья, со стаей было покончено. В первые дни волчица не давала молодняку брать приманки. Всё отравленное мясо она собирала в кучки, гадила на них и уводила стаю в другое место. Но однажды, собирая приманку (мясо со стрихнином), она угодила в настороженный капкан. Волчата – 5 штук, ожидая, когда их мать освободится, проголодались и съели отравленное мясо. Утром Иван пошёл на лыжах проверить места ловушек и увидел в капкане волчицу. Приготовил ружьё, чтобы её пристрелить и тут увидел выскочившего на него из кустов вожака волка. Он его в прыжке сбил выстрелом в упор. После чего добил волчицу и собрал в кучи весь выводок.
Привёз он добычу в посёлок на дровнях, затянутых верёвкой. Сбежались посмотреть все жители. Картина незабываемая. Эти крутые, гривастые, серые разбойники даже мёртвые выглядели очень внушительно.
В последствии Ивана осудили на 5 лет заключения за участие в «разборках» между женой и любовницей. Суть была в том, что у Ивана была любовница, с которой он проводил время, когда охотился, жильём для них служили охотничьи избушки, шалаши и т.л. Однажды уезжал на охоту, как всегда на лошади, он договорился встретиться с любовницей на краю посёлка в ближнем лесочке. Об этом прознала жена. О его связях она давно знала (шило в мешке не утаишь!) Жена ушла заранее по той же дороге чуть дальше места встречи влюблённых и встретила их, едущих вместе. Завязался бой. Иван в бою перешёл на сторону жены и прижал любовницу к телеге. Жена маленьким шилом (наколюшкой) изрядно поколола мягкие места сопернице. Та обратилась в медпункт. А затем суд…
Вот так и потерял Падунок знаменитого охотника.
Навсегда остались в памяти эпизоды из этого периода жизни, такие, как охота на уток на ближних озерках. Орудием служили нам сегменты от полотна сенокосилок. Или катание на железном велосипеде с горы. Велосипед сделал местный кузнец (чем не Кулибин) из деталей от с/хоз. машин. В гору мы его тащили всей оравой. А с горы вначале на него садилось несколько человек, по дороге, не выдержав страшного грохота, тряски и прыжков этого трёхколёсного экипажа, часть братвы соскакивала, часть просто была выброшена. К концу пути, кстати, длинного, железо кувыркалось без пассажиров. Восторг у всех нас был неописуемый.
Осенью 1936 года меня определили учиться в школу. Как-никак, больше будет контроля. Первой учительницей у меня была Таисья Михайловна Сорвина. У неё была удивительная коса. Толстая, русая, опускалась ниже пояса. Нам очень хотелось потрогать её руками, что мы украдкой и делали.
А весной этого же года купил мне отец валенки, которые Августа обновила, побродив в них на спор с мужиками, по лужам. Сколько у меня от этого было огорчений словами не передать.
Запомнилось ещё, как катались на санках, привязанных к длинной жерди. Второй конец жерди крепился к небольшому столбу, вмороженному в лёд озера. Несколько человек около столба брались за жердь и начинали ею водить. Второй конец жерди с привязанными санками развивал очень высокую скорость, двигаясь по кругу. Или как можно позабыть наши набеги летом на гороховые поля совхоза. Чтобы не было видно, мы прямо от дороги делали лаз в высоком горохе, маскировали его, а сами ползком лазили по полю, не поднимаясь на ноги. Это чтобы не заметил объездчик полей, сторож. Получалось.
В 1937 году переехали жить в Новозаимку. Помнится школьная ёлка. Зимой в школу бег на коньках по льду реки. Купание в реке зимой, провалился в плохо замерзшую прорубь. Жили у хозяев небольшого дома. Спали на печи или полотях. В это время появился у нас чёрный кот с белым галстуком на груди, который с нами не расставался долгие годы. Кот был крупный, сильный. Очень любил охоту на мышей. Любил подраться. Было у него одно правило. Если переезжали на другое место жительства, он на новом месте, прежде всего, выгонял из дома хозяйского кота (или кошку) и только после нескольких дней карантина пускал их обратно в дом. Любил покататься, устроившись на плечах у хозяина. Зимой хорошо согревал ноги…
Из Н. Заимки родители вновь поехали на родину в Шадринск. После кратковременной остановки в «избе приезжих», которую снимал для своих «командировочных» совхоз им. Ворошилова, родители переехали жить на центральную усадьбу совхоза, а меня оставили учиться в Шадринске, так как своей школы в совхозе не было. Шёл 1938-ой год, я учился во 2-м классе. Жил я с хозяевами дома дружно. Особенно с дедом. От бабки были у нас с дедом свои тайны. Дед был заядлый рыбак и постоянно ломал себе голову, как улизнуть из дома на р. Исеть, которая протекала неподалеку. Приходилось это делать тайком от бабки, которая считала более важными домашние дела, чем деда и загружала. Мы с дедом вступали в сговор. Он уходил из дому без удочек, якобы по «важному» делу в город. Сам же прокрадывался на реку, куда я ему приносил удочки, так как меня бабка не «тормозила». В итоге все были довольны. Старуха считала, что дед занят важным хозяйственным делом, дед утолял свою рыбацкую страсть, я был занят интересным делом.
Дед в долгу не оставался и делал разные поблажки для меня. Характерный тому пример. Держали они кур. Петух этого куриного клана меня невзлюбил. Начались у нас с ним стычки, а затем форменная война. Причиной тому служили яйца, которые я изымал из гнёзд по просьбе хозяев. Петух решил, что я их краду и…
Как только я возвращался из школы, на заборе у калитки уже сидел петух, дожидаясь моего возвращения. Я тоже к бою готовился. Снимал с плеч ранец и держал его в руках. Я подхожу к калитке, петух с забора слетает на меня, я отбиваю атаки ранцем. И это вошло уже в систему. Однажды дед дал мне «добрый» совет. Взять камень и проучить петуха. Совет я принял, удар камнем пришёлся петуху в голову, и он протянул ноги. По совету деда, я петуха забросил в кювет под переходный мостик, что шёл к дому. Решено было сказать бабке, что петух попал под машину. К вечеру стала старуха созывать кур на ночлег, и на её призыв из-под мостика вылез петух. Камнем я ему выбил один глаз и оглушил. Двигался он кругами, ковылял. Дед схватил его со словами: «зачем нам нужен урод?» казнил петуха, отрубив ему непутёвую голову. Бабке было составлено разъяснение, о том, что петух попал под машину и т.д.
Из этого периода жизни осталось в памяти катание на собачьей упряжке с одним из своих школьных товарищей. Отец его работал на мясокомбинате и держал стаю собак, а мы их приучали таскать санки.
Весной 1938 года я стал жить с родителями в совхозе им. Ворошилова. Мать работала продавцом в ларьке на колесах. Развозила продукты на лошади, запряжённой в повозку с фанерной будкой, по бригадам, работающим на полях. Я, конечно, от неё не отставал, и главным делом для меня было — уход за лошадью. Запомнилась мне церковь, которая была на центральном участке совхоза (к сожаленью, не помню, как раньше называлось село). Двери и окна в церкви были забиты досками, но для нас нашлась щель, через которую мы туда проникали. Подолгу мы рассматривали роспись стен и сводов. Обнаружили груду церковных книг, в которых часами смотрели на рисунки.
К началу школьных занятий переехали жить в с. Батурино, т.к. школы в совхозе не было. Мать устроилась работать в той же школе техничкой, там же нам дали и комнатушку для жилья. Школа была большая (так мне помнится). Это была усадьба какого-то помещика. Деревянное одноэтажное здание на кирпичном фундаменте и большой сад, в котором со всем прочим росло много смородины и крыжовника, плодами которых я пользовался летом. Отец работал зиму в МТС. Жили очень бедно. Иногда все продукты заменял жмых. Хорошо, если он был подсолнечным, хуже, если хлопковым. Отцу иногда вместо зарплаты выдавали зерно, которое на санках везли на мельницу и мололи на муку. Зерна давали так мало, что я один управлялся с перевозкой его на помол.
Ярко в памяти запечатлелись эпизоды катания на санках с крутого берега реки. Иногда вместо санок (даже чаще, чем на санках) использовались доски, обмазанные коровяком и облитые водой, а затем замороженные. Весной в селе бывали «разборки» между «концами» деревни — Комзолова, Отшибиха и др. Бои велись «стенка на стенку» по всем правилам. Вначале сражалась мелкота, вроде меня, затем вступали в драку возрастом постарше, а затем мужики.
Бились только кулаками. Лежачих не били.
Ещё моменты. Появление в селе большого бродячего козла. Гонялся за всеми, кроме взрослых мужиков. Если догонял убегавшего — бил рогами в зад и сбивал с ног. Лежачего не бил, был при этом очень доволен, крутил хвостом и блеял, словно смеялся. Однажды забрёл к нам в школу и сорвал занятия. Особенно доставалось от него женскому полу.
Весной этого же года (1939) всё село праздновало какой-то праздник, думаю, это была Пасха. Народ гулял по улицам, было очень весело, слышались песни, игра гармошек. И в это время на улицах появился разъярённый бык. Он убил трёх человек. Управился с ним мужик. Мужик был в красной рубахе. Он появился перед быком с большим ножом в руках. Когда бык к нему бросился, он начал от него убегать зигзагами, постепенно приближаясь к высокой ограде, которой была огорожена усадьба школы. Запрыгнул на ограду и сверху всадил нож в загривок взбесившегося быка. Праздник превратился в поминки. Плач, стоны по всему селу.
Недалеко от школы была очень красивая церковь. Одна из лучших в районе. Конечно, мы, не взирая на запреты старших, туда лазили. С колокольни пытались опускать парашюты. Провели эксперимент спуска на парашюте бродячего кота. Кот опустился на землю нормально, но тут же скончался от разрыва сердца. После чего мы опыты прекратили, хотя в плане на будущее у нас были намечены спуски на парашюте самих участников.
К весне 1940 года снова смена места жительства. Семья переезжает в село Колесниково. Это примерно в 10 км от Батурино. Я немного задержался, пока не закончились занятия, а затем пешком с котом на плечах отправился на новое место. Кота тащил на себе километра 3-4. Устал, вспотел, комары потного грызут нещадно. Потому кота опустил на землю, и оставшийся путь ему пришлось идти рядом со мной своим ходом. Жили первое время в избе с хозяевами, у которых был парень моих лет Вершинин Ванька (Тебенёк). Кстати, у всех у нас были клички: у меня — Беляк, у Игоря — Татарин. С Ванькой и Игорем я дружил целый год (даже 1,5 года), до сентября месяца 1941 года.
В этот период жизни было немало событий, оставивших в памяти глубокие зарубки. Как можно забыть поездки с друзьями в ночное с табуном колхозных лошадей. Особенно мой первый выезд. Парни решили меня испытать. Для этого дали мне норовистую кобылицу, которая не могла терпеть, чтобы какая-то лошадь была впереди её при движении табуна. Когда выехали из деревни, впереди оказался один из ребят на сером красавце скакуне. Моя кобылица рванула за ним, прижав уши. Я ухватился руками за гриву, ноги были в рукавах куртки, накинутой на спину лошади вместо седла. Начались скачки. Всё шло отлично, пока была прямая дорога. Затем дорога стала вилять между зарослями кустарника, берёз, растущих у дороги. Кобылица моя неслась за серым скакуном, прижав уши и оскалив зубы. Весь табун остался позади. И вот, на одном из крутых поворотов, наши кони резко повернули влево, а я, не успев вовремя среагировать, полетел вместе со своим «седлом» вправо, в густые заросли растущих кустов. Ветви смягчили моё падение. Испугаться тоже не успел, так как всё произошло очень быстро. Я оказался в кустах. Подскакавшие ребята вытащили меня из кустов, посадили на другую лошадь, и мы уже спокойно доскакали до пастбища. Потом был ночной костёр, дружный хохот всей братии над происшедшем (получилось так, как было парнями задумано). Ночью несколько ребят слетали в деревню, где разжились картошкой, морковью, луком (конечно, с чужих огородов), устроили отличный ужин, и до утра были рассказы, сказки и даже песни. Как это можно забыть?..
А какие были отличные походы в лес по ягоды, грибы. Наши охотничьи походы за зайцами, сусликами. Сусликов и полевых крыс выливали из нор водой, попутно лопатами раскапывали их норы и забирали запасённое зверьками на зиму зерно — пшеницу, горох, овёс, чечевицу. Иногда из одной норы получалось около ведра таких продуктов. Поражала нас чистота нор зверьков и устройство жилья. Отдельно были хранилища для продуктов (закрома), причём, разные виды продуктов в отдельных закромах (отнорках), например, овёс и горох, вика и овёс и т.д. Отдельно от других помещений (иначе, как помещения, не назовёшь) спальня с гнездом из мягкой травы, отдельно туалет. Обязательно запасной выход. Глубина сооружений от поверхности примерно 70 см
Зайцев ловили нам собаки. Их держал Ванька. Одна была чёрная высокая, чем-то похожая на борзую. Вторая — небольшая дымчатая. Как только собаки находили заячий след, чёрная начинала гон зайца. Дымчатая затаивалась на круге, по которому шёл гонный заяц. Как только заяц оказывался рядом с Дымкой (так звали дымчатую собаку), она выскакивала ему навстречу. Заяц резко останавливался и пока соображал, что ему делать, попадал в зубы той или иной из собак. После чего они ложились рядом с зайцем и ждали нас, ревниво следя друг за другом, не позволяя друг другу попробовать свежатины.
Таким же образом была поймана молодая косуля.
Может быть, сейчас это было бы названо браконьерством, но тогда мы этого не знали. Да, вообще-то и урона природе мы большого не делали. Было это не часто, да и зверьков было очень много. Шкурки мы сдавали заготовителю. И однажды он нам с Ванькой вручил новенькую «берданку» 28 калибра и всё необходимое к ней: патроны, порох, дробь.
Надо было смотреть, как нам завидовала вся братва. Ну, а мы, конечно, ходили гордые, подняв кверху нос. Как не говори, «настоящие» охотники. Домашние тоже были довольны:
1) Меньше безобразничаем (озоруем), занятые делом
2) Добытые продукты шли в хозяйстве в дело — зерно курам и свиньям, ягоды, грибы все ели с удовольствием
3) За пушнину получали кое-какие деньги (конечно, мелочь), даже были нам с Ванькой куплены однажды новые рубахи.
Вот так!!
Стоял в селе памятник герою-пионеру. Сейчас не помню его имя, а памятник ему поставили за поступок, похожий на поступок Павлика Морозова.
Время летело быстро. Был очень «занят». Появилась у меня своя собака — Лютра. Подобрал её щенком в Шадринске, куда ездил с отцом. К охоте у неё способностей не наблюдалось, но защищать меня старалась при любой, кажущейся ей, опасности. Могла кинуться в драку с кем угодно, будь-то человек или собака любой величины.
Прошла зима 1940-41 годов, и ранней весной мать с Августой и Ниной уехала на Урал. Причина одна — нищенская жизнь в деревне. На Урале у неё были (жили) тётки, у которых она провела своё детство. Это были: Лукерья, Пелагея, Евдокия. Звали мы их Луша, Паша, Дуся с приставкой «тётя».
Я остался в Колесниково с отцом. Договорились мать с отцом встретиться на Урале, как только мать там осмотрится (проведёт разведку).
Началась Великая Отечественная война. Отца мобилизовали в арию в первые дни войны. Я проводил его на сборный пункт в город Шадринск, пробыл с ним на сборном до вечера. Обедал вместе с призывниками в столовой. Вечером меня взяли с собой обратно в Колесниково возчики, которые привозили мобилизованных на сборный пункт.
Началась самостоятельная жизнь. Без родных и близких. Жил тем, что бог подаст. Питался тем, что росло на огородах. Хлеб давали друзья, таская его украдкой из дома. Спал, в основном, в банях. Когда начались заморозки, для меня жизнь стала более трудной. С огородов урожай убрали в погреба. Добывать пропитание стало труднее. Для ночлега стал выбирать бани, в которых вечером мылись люди. Одежда обносилась. Обовшивел. Оброс волосами. Изредка удавалось поесть горячего супа с хлебом или варёной картошки у кого-нибудь из своих друзей. Люди меня жалели, но помочь ничем не могли. Сами жили непонятно как и чем.
Сохранился у меня конверт от письма матери, которое она прислала с Урала, там был написан адрес, где она остановилась жить: Свердловская область, Берёзовский р-н, Лосинка, 3-й участок, барак № 14. Я до сих пор его помню.
В конце октября я напросился у одного мужика отвезти меня в Шадринск. Он вёз туда овощи и на вин.завод. Я знал адрес тётки, Лидии Андреевны, куда и заявился. Жила она одна, очень бедно. Работала медсестрой в больнице. Она меня вымыла, постирала мои лохмотья и вскоре устроила меня в поезд, идущий в Свердловск. В кармане у меня был адрес матери и 5 рублей денег. Кроме того была ещё бутылка с самосадом. Табак приходилось держать в бутылке, так как карманы были все дырявые, а бутылка лежала в поле пальтишки. Был ещё кусок хлеба. Посадил меня в вагон какой-то железнодорожник, которому тётка дала бутылку водки. Конечно, без билета. Мне было строго наказано говорить, если будут спрашивать контролёры билет, что я отстал от курганского восстановительного, который находится в Свердловске. Это был путеремонтный поезд, где в товарных вагонах вместе с ремонтными рабочими жили их семьи. Ночью меня действительно разбудили и спросили, что я такое. Моим ответом они были удовлетворены, тем более что заступился за меня проводник вагона, которому, видимо, тоже досталась рюмка-другая от бутылки, что отдала за мой проезд тётка.
Приехал в Свердловск. Купил горячих пирожков поесть (не мог удержаться). Осталось у меня от денег 3 рубля. Навёл справки, куда мне ехать дальше. Оказалось, что нужно ехать ещё на поезде до станции Адуй. Билет стоит 3 рубля 20 копеек. Денег, увы, не хватало. Стал я обитателем железнодорожного вокзала, Появились, такие же, как я, друзья. Стали учить тому, как можно прожить в моём положении. Так прошло около недели. И неизвестно, как бы сложилась моя жизнь дальше, если бы не одна случайная встреча на железнодорожном вокзале в Шадринске.
Бродя там по вокзалу, в ожидании тёти Лиды, которая ушла договариваться с железнодорожниками о моей отправке, я увидел сидящего на скамейке пацана моих лет, который очень хорошо играл на мандолине. Я его послушал. Попросил дать инструмент попробовать поиграть, так как у меня был кое-какой навык игры на балалайке. Был он со своей матерью, которая меня приметила. Оказалось, что они ехали тоже на Лосинку, а, доехав до Свердловска, остановились на несколько дней погостить у родных. Когда они пришли на вокзал, чтобы ехать дальше на Лосинку, где они жили, эта женщина увидела меня, гуляющего по вокзалу. Я был ею «задержан, допрошен», а затем она на свои деньги купила мне билет до Адуя и, пока не сели в вагон, не отпускала меня от себя ни на шаг. Она видела моих новых друзей и опасалась, чтобы я не улизнул к ним (впрочем, основания у неё для этого были). Это была Кулакова Антонина. Сына звали Анатолий. С ним я дружил долгие годы, а к его матери на всю жизнь у меня в душе осталась благодарность. Она, чужой для меня человек, мать-одиночка, не бросила меня в беде и сделала, что могла, чтобы я не остался тонущим в житейском, бурлящем в то время, море.
Приехали на станцию ночью и пошли пешком на 3-й участок примерно 6-8 км.
В бараке был один общий коридор, по обе стороны которого находились комнаты, разделённые дощатыми перегородками. Размер комнаты был примерно 3х5 м. Вот в таких «апартаментах» жила мать с моими сёстрами на квартире у своей тёти Дуси Брюховой. Я был уже восьмым жильцом на этой площади. В комнате был маленький стол для еды, камин и, в углу, умывальник. Была одна кровать железная, где спали тётя Дуся и дядя Саша. Остальные спали вповалку на полу.
Первое, что сделала мать, встретив меня, это всю мою одежду сложила в печку и, не смотря на глубокую ночь, её сожгла, кстати, со всем содержимым, в том числе и бутылкой с табаком. Я был немедленно острижен наголо с помощью ножниц (всё это делалось в коридоре), голову вымыли над тазиком, и я впервые за много месяцев уснул в своей семье. Утром, когда взрослые встали, меня перетащили с пола на кровать, где я и спал весь день. Так начался новый этап моей жизненной эпопеи.
Мама работала в столовой буфетчицей. Это нас очень выручало в смысле питания. Мать питалась сама в столовой, что получали по продовольственным карточкам, шло детям — мне и сестрам: Августе и Нине. Иногда, в конце рабочего дня в столовой можно было получить немного каши или супа. Голодными, благодаря самоотверженности мамы, не сидели.
К началу занятий в школе, купила мне мать первый в моей жизни, настоящий костюм серого цвета, из х/б, но новый. Конечно, в душе я ликовал.
Брюховы получили квартиру недалеко от амбулатории, где тётя Дуся работала сестрой. Мы остались в комнатушке полными хозяевами. Точнее, «хозяином» стал я, так как мать с раннего утра до поздней ночи (буфетчица помогала работать на кухне) была на работе. Мы оставались одни, я же, как старший, руководил. Появились у меня друзья. Прежде всего, конечно, Толя Кулаков, а чуть позднее — Коля Белозёров и Жора Панников, который был из семьи эвакуированных на Урал. Отец его был учёный, и вместе с его матерью делали какие-то опыты в лаборатории, так же эвакуированной из-под Москвы.
Летом 1942 года мы с друзьями все устроились на работу «ведерниками». Так назывались дежурные на торфополях, следящих, чтобы не произошло загорания торфа. У каждого из нас было ведро, которое мы носили на плече, как винтовку. Такая работа нам обеспечивала рабочую пайку хлеба (800 г), и даже платили немного денег. Торфяной массив был большой, и «ведерников» было много. На заработанные деньги я купил себе ружьё, берданку 28 калибра. Тяга к охоте у меня была от дня рождения, и, конечно, к охотничьему сезону осенью 1942 года я был готов. Порох добывали из бикфордова шнура, который «заимствовали» у взрывников, работающих на взрыве препятствий для добычи торфа. Свинец для дроби брали из бронированных кабелей, непригодных (а, может, и пригодных) для эксплуатации. Дробь катали в сковородках. В общем, вооружались. Вся осень, конечно же, была посвящена охоте. Охотились на уток, тетеревов, зайцев.
Была у нас одна на всю бригаду охотников собака — сеттер. Мы её приучили ко всем видам охоты. Из воды подавала битых уток. В лесу гоняла, как гончая, зайцев. Искала тетеревов. И очень часто мы возвращались домой с добычей, которая была в семье далеко не лишней. Много было и забавных сценок на охоте. Один раз подстрелил гонного зайца на кромке широкой и глубокой (валовой) канавы. По канаве текла вода с большой скоростью. Заяц свалился в канаву, поток потащил его вниз по течению. Собака кинулась его вытаскивать, и её тоже понесло водой. От кромки канавы до воды было около 3-х метров, потому с берега до воды я достать не мог. Что было сил, я бросился по берегу вниз по течению, обгоняя поток и, наконец, увидел осыпавшийся берег. В воде образовался полуостров, на который я прыгнул. Вскоре к нему принесло зайца. Я его вытащил, сумел поймать. А собаку, отчаянно борющуюся с водой, пронесло дальше, до неё я дотянуться не смог. За полуостровом вода образовала водоворот, и собаку в нём закружило. Я ей протянул приклад ружья, и она сообразила уцепиться зубами за ремень. Я смог её подтащить к себе и вытянул на землю. Потом оба выбрались из канавы наверх, что было очень непросто, так как торф, в котором была прокопана канава, осыпался под нашим телом. А затем лежали долго с собакой на краю канавы, отдыхая и обсыхая.
С каким оружием мы охотились, показывает один случай. Мы втроём приготовились стрелять по зайцу, которого гнала собака. Для этого залегли в цепь. Заяц выскочил на нас в 25-30 м. Мы «открыли огонь». У двоих произошла осечка, у третьего ружьё издало шипение, и дробь высыпалась на землю рядом со стволом. Заяц ушёл, и я думаю, что он потом, рассказывая своим друзьям об этой охоте, изрядно над нами посмеялся.
Был случай, когда я зимой пошёл по следу косуль и наткнулся на следы большой стаи волков, которые, как и я погнались за косулями. Я повернул назад и, при выходе из леса, решил опробовать ружьё. Несмотря на все мои старания, ни одного выстрела я сделать не смог. Обильно смазанный затвор на морозе не работал. Смазка замёрзла.
Волков в те годы в лесу было множество. Настоящих охотников не было. Наш брат для них опасности не представлял. Были случаи нападения на людей. Они загрызли женщину, которая шла с Монетки на Лосинку. Дело было днём, крики о помощи слышал мужик, ехавший на лошади с возом сена. Но, когда подъехал к месту происшествия, увидел только пятна крови на снегу и обрывки одежды. Очень часто волки навещали посёлки, где их добычей становились собаки.
В выработках после добычи торфа, залитых водой, было не только много водоплавающей птицы, но и рыбы: карась, щука, плотва.
Мы и здесь, конечно, делали попытки поживиться. Делали взрывпакеты из амоналла, вставляли в них капсюли с бикфордовым шнуром, поджигали и бросали в карьер. Если всплывала оглушенная рыба, бросались за ней вплавь и собирали руками. Но сколько-нибудь значительного улова я не помню.
Встретили однажды в лесу деда с шомпольным ружьём. Вздумали немного покуражиться над его самопалом, хвастаясь своими берданами. Дед нас «посадил в лузу», когда предложил сбить с макушки высокой сухары дятла, который был еле виден. Ясно, что мы этого не смогли бы сделать, даже израсходовав весь боезапас. Дед выстрелил из своей пушки. После выстрела на землю упал не только дятел, но и половина вершины дерева. Конфуз.
Незабываемы походы по ягоды и грибы. Сколько радости доставляли они нам — заготовителям и нашим семьям, когда мы приносили домой вёдрами бруснику, малину и, в меньших, конечно, объёмах, землянику.
Один раз ходили мы с Толяном по малину. Собирали на острове, стоявшем среди торфополей. Увлеклись, и не сразу заметили, что из-за леса выползает чёрная грозовая туча. Гром-то мы, конечно, слышали, но не придавали ему значения. Начался небольшой дождь. Мы кинулись искать укрытие, и нашли его в овраге под большой ветлой. В склоне оврага была небольшая пещера, мы в ней и укрылись. Пошёл ливень и с градом. Град был очень крупный, диаметр отдельных льдинок был до 20 мм. Наши корзинки с ягодами были оставлены под открытым небом, места в пещере было только для нас двоих, тесно прижавшихся друг к другу. Градом ягоды были перемешаны с землёй, корзинки укатились далеко под обрыв. Но самое ужасное произошло, когда молния ударила в стоявшую над обрывом ветлу. Нас оглушило, ослепило. И когда мы оклемались, то увидели горящую ярким пламенем ветлу под проливным дождём. Страх мы испытали изрядный. Толян даже стал звать маму. А потом начались занятия в школе. Я пошёл в 7-й класс. Учились со мной парни, которых я помню до сих пор. Галкин, Грачёв (трагически умер от рыбьей кости в горле летом 1943 года), Белозёров, Кулаков, Панников. Конечно, было и озорство. Могли под ножки стула учительнице подложить капсюли, которые в нужное время стреляли. Протянутой ниткой могли выключить свет в классе, для чего привязывали её к выключателю. В пылу рукопашной схватки один раз выбили в раме стекло. За что я был исключён из школы на неделю. Стекло было тогда очень дорогим материалом, и приобрести его школе удалось с большим трудом.
Всех наших проделок просто не перечислишь. Были у нас на вооружении в школьное время рогатки. Стрельба в цель. Соревнования. Лучший снайпер Мингазов (Мингаз).
Конечно, уже начинали держать за косички девчонок. Больше доставалось одноклассницам: Сидоровой Зойке, Каргиной Любке, Лидке — будущей жене Толяна, Зинке и другим.
Учебный год закончился, и нас стали пристраивать на работу. Я стал учеником токаря вместе со Славкой Коробовым, Белозёров стал сварщиком, слесарем — Кулаков.
Всё лето 1942 года я работал на небольшом токарном станке, прозванным за свою несолидную внешность «козлом», точил на нём болты, гайки, шайбы. Славка работал на соседнем станке более могучем «брамлес» (а, может, бармалей), обтачивал и шлифовал валы. Вернее, только шлифовал, обтачивал валы более опытный токарь.
Относились к нам, как к взрослым и могли нас, пацанов, поставить работать в ночную смену. Как могли, проказничали. Раз в ночную смену, задремавшему за столом, старому мастеру, заклеили папиросной бумагой очки, и начали орать: «пожар!»
Что было…
Могли ночью оставить включёнными станки, а сами ложились на стеллаж, где хранились детали и материалы, и засыпали. Будил нас мастер соответствующим образом. Как бы там ни было, но даже и таким работничкам в мастерской были рады. Мужики все были на фронте.
Однажды, возвращаясь с работы, я увидел у нашего барака малыша, сына токаря Зобнина, который ручонками булькался в железной бочке, вкопанной в землю на углу барака для сбора дождевой воды. На моих глазах пацан нырнул в бочку. Я вовремя подбежал и вытащил его за ноги из купели. Малыш остался жив. Сам Зобнин стал моим хорошим старшим другом и наставником на работе.
В нашем бараке жила семья Федосеева. Сам Н. Федосеев был коновозчиком, работал в ОРСе. У него были две дочери — Анисья (Онька) и Анна. Дядя Коля часто помогал жильцам барака, хотя сам был инвалидом, кому привезёт дров, кому — сено. Кому из старух дров нарубит. Расчёт — брага. Одна женщина готовилась к вывозке дров и заранее поставила брагу в трёхлитровой бутыли. Чтобы брага была покрепче, заткнула бутыль крепко пробкой, дополнительно завязав горлышко тряпкой, и поставила её в тепло на печку. Брага начала «ходить», издавая при этом шум. Женщина пришла к дяде Коле за советом: как быть с бутылью. Он ей дал совет снять бутыль с печи, где стекло может разбиться о кирпичи и подвесить её на шкурке над печкой. Что и было сделано. А ночью все жильцы барака были разбужены взрывом, а затем и воплями испуганной до смерти «брагоделом». Когда все разобрались с тем, что произошло, долго смеялись.
Так шли дни, месяцы. Осенью мы втроём — я, Паша Сыркин, Семён Большаков — поступили учиться в Свердловский техникум связи. Началась новая страница жизни. Жизнь полуголодная. Хлебная карточка – 350 г хлеба в день, продовольственная, которая вся уходила на одноразовый обед в столовой. Практически, ели один раз в сутки. Были праздники, если кто-либо из нас привозил из дому картошки. По вечерам пили кипяток с заваркой из сушёной моркови. Жили по улице Московской, д. 66. Дом был 2-х-этажный, брусковый. Дом, в основном, занимали «наш брат», но были и семейные. Запомнился учитель истории. Был эвакуированным и работал в нашем техникуме. Это был измождённый, рано состарившийся человек. Он, в конце концов, попал в больницу с дистрофией.
В комнате нас жило пять человек. Я, Семён Большаков, Тимофей Филаретович Волчихин (был он из д. Брусяны, ростом меньше нас всех, но цену себе знал, и всегда вёл себя соответственно, за что его и величали), Николай Чемакин из Режа — надёжный товарищ, на которого можно было положиться, Борис Самохвалов — самый слабый из нас. Жили коммуной. Всё общее. Вплоть до выходной одежды. Если кому-либо из нас нужно было выйти в «свет», одевали его во всё лучшее, что у всех было. А жизнь брала своё. Бывали мы и в драмтеатре, и в оперном и в музкомедии, не говоря о посещении кинотеатров. Было всё так, как поётся в студенческой песенке тех времён:
Не смотря на то, что я лохмотник,
Я до вечеров большой охотник.
Шапку, Брюки в час досуга
Занимаю я у друга и спешу на вечер танцевать.
Часто на выходные разъезжались по домам, чтобы поесть досыта, да привезти с собой харчей. Как я уже писал, это была картошка, капуста, морковь, поесть то, что выращивалось на огородах. Техникум был на Пушкинской 1/1, рядом с Главпочтамтом. На занятия ездили иногда на трамвае, половину дороги пройдя пешком, а больше — пешком, так как безбилетников гоняли, да и наша форма одежды (на мне зимой и летом была одна форма: на голове — «кубанка», на ногах — ботинки), не позволяла нам стоять на остановках трамвая в ожидании его прихода, очень мёрзли.
Многое можно вспомнить из этого периода жизни. Был как-то раз дежурным по комнате. В мои обязанности входило: отоварить хлебные карточки на всех «коммунаров» и сделать это до окончания занятий. Делали мы это, сбегая с последней «пары» занятий. Карточки мы получили в техникуме только что на месяц. Вот я и пошёл домой, в общагу, через Центральный район, тогда он назывался Колхозный. На рынке захотелось мне выпить тёплого киселя кружку, которая стоила три рубля. Подошёл к торговке киселём и достал деньги из кармана гимнастёрки, где так же лежали продовольственные карточки. При этом я «засветился», пацаны, жившие за счёт базара, заметили меня. При выходе с территории, они меня окружили, пытаясь силой овладеть содержимым моих карманов. Началась драка. Отбиваясь от четверых, я прижался спиной к забору, чтобы предохранить себя от нападения с тыла. Двое пацанов, видя, что я не сдаюсь, вытащили бритвенные лезвия и пустили их в ход против меня. В результате моя телогрейка, в которую я был одет, оказалась вся изрезанная. Выручил меня какой-то фронтовик. Увидев бой, он вмешался, и я выскочил с рынка. Эта группа жуликов в составе семи человек каждый вечер возвращалась с «работы» домой на Воз, где они жили. Дорога шла мимо нашего общежития. Мы после совещания решили их наказать за нападение на меня. Вечером все мы, пятеро, да ещё пяток парней, желающих «повеселиться», укрылись за забором, где и дождались противника. С появлением противника, я вышел на дорогу и предстал перед врагом. Они остолбенели. Не могли понять, что происходит. Как это я, будучи один, посмел появиться перед ними. Спрятавшихся в засаде парней, они не видели. Без лишних слов я ударил по морде первого из них, и тут из засады высыпали мои друзья. Веселье было отменное. Били шпану от всей души, как только могли, и лишь после изрядной трёпки дали им убежать. С тех пор при появлении нас на рынке или на трамвайной остановке, если там кто-то был из группы этой шпаны, они немедленно улетучивались. А вскоре после сражения ко мне в техникуме подошёл один из парней и вручил мне свёрток, в котором оказалась новая телогрейка. Парень был городской, инвалид, одна нога у него была «трамвирована», стопа была отрезана трамваем. Он попросил забыть обиду, нанесённую мне на рынке. Кстати, этот парень во время практических работ в лабораториях, где мы учились работе на телеграфной аппаратуре, ловко очищал наши карманы от содержимого, а в конце занятий со смехом раздавал всё, что вытаскивал. На него за это не обижались, понимали, что это для него была тренировка, разминка перед работой.
Были и другие забавные истории в нашей жизни. Раз меня задержала милиция на трамвайной остановке «Площади 5-ого года», где я пытался сесть в трамвай. Народу было очень много, и мне несколько раз пришлось «штурмовать» трамвай. Подходит трамвай, я бросаюсь к нему, но не могу пробиться сквозь толпу. Трамвай уходит, я выбираюсь из толпы и в сторонке ожидаю следующего. Вот во время такой передышки после штурма, меня и схватили двое милиционеров, заподозрив меня, как карманного жулика-«щипача». Моё поведение в этот момент, конечно, делало их подозрения логичными. Подходит трамвай — я лезу в толпу, трамвай уходит — я вылезаю из толпы. И так несколько раз. Привели меня в дежурку отделения милиции, тут же, недалеко от площади. Был я там уже не первым и, как оказалось, не последним. Сидел я там около двух часов и увидел много интересных сценок. Например, привели солидного мужчину за нарушение правил посадки в трамвай. Пытался влезть в вагон с передней площадки. Остановил его милиционер, которого нарушитель обматерил и пообещал снять с него голову. На помощь первому милиционеру подоспел второй, и они притащили нарушителя в отделение. При проверке документов оказалось, что был задержан секретарь горкома партии… До сих пор помню, как вытянулись лица блюстителей порядка. Дежурный офицер отдал честь нарушителю и попросил извинение, а его подчинённые просто онемели. А тот, которому секретарь пообещал снять голову, несколько раз спрашивал у дежурного, что с ним теперь будет. Привели ещё одного, тот начал буянить и всё кричал, (пока его не скрутили и не увели), что он — родственник одного из тех, кто расстреливал царя Николая Второго.
Меня же в это время инструктировал один из моих соседей, пацан, меньше меня годами, но уже не первый раз бывший в подобной переделке, как мне себя вести, когда нас начнут бить. Он шептал мне, что это будут делать обязательно, прежде чем нас отправят на машине в дет.приёмник. Так оно и оказалось. К одному из наших подошёл милиционер и стал крутить пацану ухо. Тот изловчился и укусил мучителя за руку. На крики и мат из соседних помещений выскочило несколько Ментов, и начали нас лупцевать. Поднялся гам. Мы, как могли, отбивались. Я оказался под стульями, и как